Николай Васильевич Гоголь устами старого казака Тараса Бульбы, прицеливающегося в своего сына Андрия, вот уже который век отвечает нам на этот вопрос: «Я тебя породил, я тебя и убью!» Казалось бы, поднятая тема на этом исчерпана. Ан нет!
Во-первых, за прошедшие исторические эпохи (скажем так безо всякого преувеличения) люди стали куда менее богобоязненными, и искусственное прерывание беременности стало для них чем-то вроде лечения ноющего зуба или ампутации загноившегося аппендикса. Мини-аборт на границе миллениума стоил, как помнится автору, случайно проходившему мимо дверей женской консультации на улице Орджоникидзе в Петербурге, 45 рублей. Плёвое дело, ничтожная сумма! Да и считать ли нерожденное существо – эмбрион, плод, собственным ребёнком? Считать ли самих себя родителями, если рождению нового небывалого «Я» совокупившиеся неаккуратным образом мужчина и женщина предпочитают смерть? Вопрос философский, а в большей степени – нравственный, адресованный к самому сердцу не только утончённой леди, ревностно следящей за собственной фигурой, обхватом талии и высотой бюста, но и к совести хрестоматийной «ленинской» кухарки, так и не научившейся толком управлять государством.
Рассказывают притчу. Некие люди пришли ко Всевышнему и жаловались: «Что же Ты, Боже, даёшь нам корыстных и жестокосердных правителей, трусоватых и недалёких военачальников, тщеславных, тешащих только собственные амбиции, псевдоучёных?» Много они ещё перечисляли житейских неустройств и жаловались на тех, кто волею обстоятельств был поставлен над ними. Под конец спросили с укоризной: «Где же лучшие, те, которых мы достойны?» И Всевышний сказал (может быть, с печалью, а может быть, бесстрастно): «Я посылал их вам, но всех их вы убили в абортах».
Так или иначе, женщинам, совершившим детоубийство в своей утробе, по их собственному признанию часто снятся нерождённые дети, и там, во сне, несостоявшаяся мать понимает всем своим существом: это был лучший посланный ей судьбой, провидением или небесами ребёнок.
Выходит так, что отрекшиеся от доли родителей граждане убивают не только жизнь собственных детей, но и жизнь своего государства. Если мы увидим в общественной, государственной жизни перемены к лучшему, основу их составит, без сомнения, переворот сознания людей именно в отношении деторождения. Пока же счёт рождённых и убитых остаётся не в пользу первых, и по некоторым данным составляет 1:4. Вполне себе «футбольная» российская история с необъяснимым количеством «авто-голов».
Второй момент. Родители в большей степени, чем прежде, коверкают жизнь своих детей, тем самым убивая её «в переносном смысле». Одни – щедрыми подношениями по принципу «чем бы дитя не тешилось, лишь бы не плакало», другие – равнодушием к судьбам отроков, занимаясь изо дня в день только добыванием хлеба насущного, третьи – попыткой воплотить в жизни детей собственные несостоявшиеся амбиции, что нередко приводит к конфликтам и полному разрыву отношений между поколениями в семье. Прежде, при всей патриархальности, несущей элементы жёсткого домостроя в отношении ребёнка, было не так. Воспитывала вся окружающая социальная атмосфера, «среда», а не локальные островки в виде угасающей семьи, школы, ставшей по воле реформаторов «сферой образовательных услуг», и – в пределе – детской комнаты милиции плюс колонии для несовершеннолетних. «В старые годы» любой поступок подрастающего человека на глазах общества получал оценку взрослых и в дореволюционной общине крестьян, и в «высшем свете», позже – в коллективах советских граждан, во дворах, в школах, на производстве. Любой взрослый имел моральное право оказать мягкое, а иногда и суровое воспитательное воздействие на чьего бы то ни было ребёнка. Реагировать, видя неподобающее поведение, замечая предосудительный проступок юного существа, было нормой для взрослого (ибо карающая десница ювенальной юстиции в то время вырастала из либерального рукава где-то далеко на «прогнившем западе»). Нынешнее общество настолько разобщено до «атомарного состояния» и равнодушно к происходящему на расстоянии вытянутой руки, что ни жизнь, ни самая смерть «посторонних» детей не волнует многих наших современников. Показателен случай на «площади трёх вокзалов» в Москве. Видя бездомного замёрзшего насмерть и уже заметаемого снегом мальчишку, граждане в середине 90-х обратились к стражу порядка. Тот осведомился: «Где?». «Там, за углом!» - ответили граждане. «Не мой участок!» - был ответ полисмена (тогда ещё служащего российской милиции),
«Немой участок» - это почти всеобщий диагноз современной социальной немоты взрослого мира, пришибленного ювенальными законами и недрёманным бдением социальных служб, «блюдущих права ребёнка»: жить, как тому заблагорассудится, и умереть по своей прихоти либо по стечению обстоятельств.
Кто остановит руфера, стремящегося на головокружительную смертельную высоту? Кого не только покоробят, но и побудят сделать вразумительное внушение матерщинные высказывания подростка в общественном транспорте? Кто из родителей обеспокоится многочасовым корпением ребёнка над купленным в подарок дорогим гаждетом? Да, есть ещё такие «неразумные» взрослые, но их становится всё меньше. Главным образом, это бабушки и дедушки «старорежимной закалки». Новая же «продвинутая» генерация родителей ничего не знает о руферских (а иногда и прямо суицидальных) наклонностях чада, мат воспринимает как одну из возможных литературных норм (чему способствуют современная проза, поэзия, кино и театр), а гаджет считает замечательной альтернативой праздному шатанию по улице: дитя «под рукой», а значит – под контролем.
Мнимая подконтрольность, «домашняя управляемость» ребёнка с полным невниманием к тому, что на самом деле с ним происходит – чума нашего времени. Именно такая родительская «стратегия» убивает жизнь детей. Аллегорически подобные отношения отображены в фильме «Трясина» с Нонной Мордюковой в главной роли. Посмотрите названный фильм. Думается, это вершина в жанре фильмов ужасов, хотя его авторы, безусловно, не задумывались над подобным эффектом, создавая «остросоциальную советскую кинокартину». Но у посмотревших ещё не зачерствевших сердцами людей мурашки точно пройдут по коже. Кино запоминающееся, и во многом, если не во всём, отвечающее на поставленный в заглавии статьи вопрос: могут ли родители уничтожить жизнь собственных детей.
