Проходит время, и рожденный человек топает ножкой и заявляет: «Дай!». Если вы вовремя не «удовлетворите» его запросы «розгами» по одному пухлому месту, то место так разрастется, что всем тесно станет. А мозги усохнут. Думаете, почему у дисциплинированных педантичных немцев их «Я, яволь» по-нашему означает «Да, да, есть, товарищ командир!»? Потому что хоть и Я, но соглашается быть Мы. И знает свое место.
Зато у нас! Как только Эго родилось – так вся жизнь вокруг него и завертелась. Мама в старом пальто перебегает, папа в стертых ботинках походит, зато сыну – шапочку, шубку, колясочку… Чем дальше, тем больше. И вот выпускной – и вся пацанячья рать прыгает (в новеньких беленьких рубашечках, стильных брючках, при галстуках, с красными атласными лентами через грудь – все на родительские последние деньги купленное) – прыгает в болотную муть городского фонтана. Стол то был фуршетный, со всеми деликатесами, что полагаются на подобных торжествах.
Эгу жарко, эгу хочется показать свою прыть бесшабашную, свою удаль безбашенную! Да, пивком побаловались, да, порезвиться решили, да, не подумали… А следом девочки ножки в белых гольфах пополоскали, бантиками поколыхали, белыми фартучками помахали. Тоже не подумали. Вот именно! Не подумали. И не собирались подумать. Мама выстирает, папа новое купит, бабушка на телефон даст. Родители свое благородство демонстрируют, отеческую заботу, тянутся из последних жил, но свое чадо оправляют в самостоятельную жизнь с каким-никаким набором бабла и причандалов. Школа старая, крыша дырявая, однако в каждом классе – свои шикарные шторы, обои, дорогие цветы в горшках. Чего еще не хватает? Птичьего молока? Купим.
Эго в садик, в школу, в институт, затем в следующий вуз – на папиной и маминой шеях.
Дороги разбитые, дома рушатся, канализация рвется, сточные воды заливают городок изподнизу, а поверху вжикают на автомобилях последних марок мажоры – папенькины сыны и дочки. Им все позволено, эго так и пыжится из их нутра! Чужая жизнь? Плевать! Все позволено, все простится. Мое эго должно процветать, а вы свое эго хоть на Луне поселите.
Школьников нельзя вывести на субботник, дать в руки лопату. Нельзя морить их под солнцем, нельзя заставлять работать. Зато можно нелегально продать пиво или чего-нибудь покрепче.
Так может, это болезнь? Эгоцентризм называется? Да, болезнь. Всего общества.
Какая сейчас нормальная семья из четырех-пяти особей может столько тратить на одного члена семьи, сколько тратит государство на содержание в школе-интернате одного ученика? Хотя бы на питание, исключив одежду, мебель и отдых у моря? Получается, откажись от собственного ребенка и отдай его в интернат – и он будет жить, как колобок в масле. Сумма, которую вы делите на четыре-пять, там будет использована на ублажение одного! И ублажаются. Апельсинами в футбол играют, бананы на сигареты меняют, одежду и обувь выбирают себе сами и модельную. И пожаловаться на любого учителя могут в ООН: мол, меня притесняют, на меня оказывают давление. Ой, не зря некогда в гимназиях стояли в классах уже упоминаемые мною розги…
Поэтому, пока разгораются прививочные и физкультурные страсти-мордасти, пока работают телефоны доверия и спасения, куда можно пожаловаться на родителя, требующего от тебя выучить физику хотя бы на тройку или курей дома покормить, пока родители на работе, – Его Величество Эго будет процветать и здравствовать.
Картина маслом: воспитательница интерната требует, чтобы взрослые ребята отдали пачку с сигаретами. А они ей в ответ: «Уйди, а то разденем до белья и скажем: так и было!». И она сникает. И я бы сникла.
Вторая картина маслом: журналист районной газеты публикует материнский крик – сигнал, что в таком-то заброшенном помещении в центре поселка собирается молодежь попить-покурить-поколоться. Кого забирают в милицию на собеседование? Журналиста. Да еще и воспитывают, как пацана. Закон де преступил, права малолеток нарушил, враки написал. Это не просто эго собрались в стаи – эти стаи еще и государство защищает.
Мэр города ездит в автомобиле с темными стеклами. Ему не видно, как живут люди и чем, каким духовным хлебом питается безработная молодежь. Но тогда его детям и внукам придется ездить на бронемашинах. И где гарантия, что та же молодежь не покалечит их в пьяном угаре или наркотической «белочке»?
Мэр (и если бы один мэр?) не ходит по грязным издолбанным тротуарам и не засматривается на витрины продуктовых магазинов. Он не поставит себя на место других собратьев по жизни, потому что страдает эгоцентризмом. Поэтому в том, что на общественных кладбищах собираются горы мусора, а могилы зарастают молодой порослью, мэр обвиняет… некультурных пенсионеров! Дескать, сами же и мусорите. А как немощные люди могут сюда добраться, все покрасить, убрать, а потом еще и тянуть домой старые прошлогодние венки, банки с краской и грабли – он спросить их не догадывается.
«Я вот подумала, – говорит моя соседка, – почему, если эта дрянь сделала мне плохо, не может быть плохо и ей?». Это она о соседке другой, которая недавно ее оскорбила, а теперь похоронила мать. «Бог решает по-справедливости». «Антоновна, да причем тут Бог? У человека горе, а Вы старое поминаете. Нате деньги, отнесите, скажите доброе слово, спросите, может, еще кто даст…» Она уходит, вздыхая, но деньги взяла. Потом узнаю, что обе плакали и обнимались. Два страшно непримиримых эго нашли в себе силы извиниться друг перед дружкой, потому что смогли поставить себя на место другого человека.
Долго и трудно приходится многим из нас идти к себе, но еще труднее идти от себя. Кругом одно болото, ни камешка, ни кочки, чтобы стать твердо и быть уверенным, что не провалишься в трясину. Прости нас Господи и спаси, ибо не ведаем мы что творим.
